Биография

Её лечил вольноопределяющийся (тогда была такая категория людей) врач - белорус Иван Лукич Лихач (родившийся в деревне Горивода Речицкого района Гомельской области), они полюбили друг друга. Но пришлось быстро расстаться: мама пробыла в лагере один год. Её отец, фронтовик-орденоносец Иван Григорьевич Швыдко (1895-1963) вернулся с войны и стал хлопотать за неё. Пересмотрев дело, всевидящие «органы» решили, что неграмотная бедная крестьянка, дочь фронтовика-орденоносца не опасна для советского строя. Вернулась на родину она уже со мною трёхмесячною на руках. Это был голодный в Поволжье 1947 год.

Отец мой, Иван Лукич, после того как оккупированные территории «откроют» для свободного передвижения (а Белоруссия была именно такой землёй), должен был ехать в Белоруссию, так как дорогу бывшим заключённым строго определяли и оплачивали до тех мест, откуда «брали». Договорились, что он, вернувшись на его родину, устроится сам и вызовет маму письмом.

Больше мама с моим отцом не виделась. Он писал письма за письмами, приглашая её приехать. Но мама с раннего утра до позднего вечера работала в поле, дома со мной оставалась бабушка Наталья Михайловна Швыдко (урождённая Ильина; 1895-1967), которая не хотела, чтобы мама – старшая в семье из 14 детей, основная труженица (нынче говорят «трудоголик»), кормилица всей бабушкиной семьи, уезжала на чужбину, – и письма летели в печь. Мамины ранние труды в большой мере были напрасны: всех бабушкиных детей, кроме двух маминых сестёр, пожрали голод, эпидемии, война. Маме же за её труды Бог дал выжить после перенесённых оспы, тифа, малярии, голода 1933 и 1947 годов, войны, политического лагеря, колхозной нищеты.

Через годы ожидания весточек мама тайно от бабушки стала разыскивать отца, а когда нашла адрес, писала отцу через подруг (на их адрес). Но он уже не пожелал отвечать… Он отчаялся. Не простил нас с мамой: по его понятиям, мы его бросили (не знал, что это произошло не по нашей вине). Он был суров и бескомпромиссен. Я приезжала к нему в 1964 году в деревню Горивода. Виделись мы минуты две-три. Он не пожелал говорить со мной. У него тогда была другая семья, и, видимо, в этой семье не всё было так, как ему хотелось. Но не в этом дело… Отец умер 6 июня 1982 года в Хальчанском доме престарелых в Белоруссии, когда я уже была взрослой, замужней женщиной, окончившей второй курс второго высшего учебного заведения - Литинститута. Мы с мамой долго (около 8 лет) не знали, что он умер. Это величайшая трагедия семьи! Любящие люди так и остались до конца жизни душевно одинокими. Я выросла без отца.

Мама, путём ряда законных манипуляций еле-еле вырвалась из колхоза, где людям не отдавали паспорта, крестьяне работали как крепостные, почти ничего не получали. В 1951 году мы с мамой переехали в город Энгельс с хутора МТФ в степи на реке Саратовке (почти у её истока), где прошло моё детство, проведённое с любившими меня дедушкой и бабушкой. Оказались на съёмной квартире, на улице Персидского. Мама поступила на ткацкую фабрику подносчицей валиков с тканью. Так как она осталась неграмотной (воспитывая 13 братьев и сестёр надо было трудиться, а не учиться), - на лучшее не приходилось рассчитывать. Мы жили бедно, потому что тогда и в городе приходилось работать почти бесплатно: во время получки рабочих у кассы поджидали партийные и профсоюзные активисты, заставлявшие почти на всю зарплату брать облигации Государственного займа. Людей пугали, стращали, люди всего боялись и отдавали последнее.

Потом мама «взяла» на окраине города участок для постройки дома, и начался бесконечный долгострой «своего гнезда». В школе № 10 я училась в 1960-1966 с 5 по 10 класс (моя фамилия тогда была Швыдко; для русских украинское написание трудное: писали Швидко), перейдя из начальной школы № 17, где в переполненном классе, учительница большинству учащихся уделяла мало внимания, лишь меньшинство, чьи родители приносили подарки, получало должное развитие. В школе № 10 всё было иначе. Различные учителя вели множество интересных предметов, все преподаватели были хорошо подготовленными, более талантливыми, чем бывшая учительница. Они своей энергией, увлечённостью давали заряд и нашему воображению, нашим устремлениям. Привлекательными оказались и сами знания. Я стала учиться лучше, даже по таким неблизким предметам, как геометрия, физика, астрономия (она привносила особое романтическое обаяние в разнообразное познание мира). Любимые предметы – литература и география. История тогда была слишком политизирована и осмыслилась как-то позже, после получения высшего образования, в 1990-е годы. Валентин Распутин, говоря о самом ценном из наследия русской культуры, пояснял, что его надо словно бы «…включать в рацион материнского молока, ибо школьное образование и есть материнское молоко, продолжающее необходимое кормление с пелёнок».

Мне помогала мудрыми наставлениями преподаватель географии, бывшая нашим классным руководителем, а затем директором школы, Таисия Петровна Титаренко – кристальной и идеальной честности человек и профессионал-педагог высшего класса. Учителя – первые высококультурные, высокообразованные люди, встретившиеся на пути большинства учеников, они вводили нас в огромный мир и казались сами небожителями, богами, мы идеализировали и любили их.

Литература меня занимала настолько, что я читала целыми днями, даже порой на уроках, в ущерб занятиям. Сказки, детские книжки, фантастика, путешествия, приключения, классика, зарубежные авторы, в том числе и средневековые, - привлекали необыкновенно. Это был мир, в моих глазах расширенный до вселенной. Годам к пятнадцати я прочла все книги в городской детской библиотеке, которая находилась через дорогу от десятой школы. Моя любимая учительница - литератор Маргарита Михайловна Либарова по своему паспорту записала меня в Центральную городскую библиотеку, находившуюся тогда в здании теперешней Троицкой церкви. Нынче, когда молюсь, особенно в правом приделе, где располагался читальный зал, я и молюсь, и воздаю благодарение тем познаниям, которые получила здесь. Маргарита Михайловна в первый же год учёбы (5-й класс) отметила одно моё сочинение как лучшее в классе и зачитала всем. Я была поражена этим открытием (сочинение писала вообще впервые) на всю жизнь: ведь увиденным во мне учительницей НЕЧТО я была выведена из ряда посредственных людей и поняла, в каком направлении надо и в дальнейшем развиваться. Осознавая всё ещё смутно, уже тогда понимала, что Бог дал мне чувствования тонкие, необычные и спросит с меня больше, чем с других. Старалась расширять познания.

Трудолюбивые творческие устремления в школе, однако, сочетались с вечерами, прогулами-прогулками всем классом на Волгу, турпоходами с Т.П.Титаренко по области, песнями у костра. В школьные годы я опубликовала первую свою заметку в областной газете «Заря молодёжи» (декабрь 1964), первое стихотворение в городской газете «Коммунист» (февраль 1965). Перед всей школьной линейкой мне не раз вручались подарки – книги – за лучшие сочинения по школе (среди старшеклассников). В меня были влюблены несколько мальчиков, и самой нравился один из старшего класса, но это всё были невинные увлечения отрочества, которые проходят, как сон. В школе закадычными подругами была Наташа Нюхалова (ныне Покровская, солистка Саратовской филармонии, живёт в Энгельсе). После окончания школы мы виделись один раз. Я её не узнала. И Люда Гныря (ныне Володина, живёт в Ростовской области, по профессии бухгалтер), которая почти каждый приезд в Энгельс приходит ко мне в гости.

В 1960-е годы, после окончания школы, я не знала ещё того направления трудов, которые будут соответствовать особенностям мышления и сформируют меня как личность. Тогда я мечтала о журналистике. Не ведала ещё, что эта – одна из древнейших профессий – так же, как и другая известная древнейшая профессия, продажна и не свободна. Хотелось писать и работать в городской газете «Коммунист» - «верх» тогдашнего журналистского престижа по местным меркам. Но сразу после школы, без высшего образования и опыта (кроме кой-какого нештатного) в газету не взяли. Только позже поняла, что это было к лучшему. Иначе бы я стала сухарь сухарём. Коммунисты «засушили» бы меня смолоду. Я встречала таких «засушенных» коллег-журналистов. Они смотрели пустыми, холодными глазами, словно сквозь всё, что перед ними. Бог меня уберёг от этого. После школы вышла замуж за геодезиста, учившегося в Саратове, Баженова Юрия Павловича (1947-2005), ставшего единственным моим супругом, отцом моей любимой доченьки Нелли (р. в 1967; она дизайнер, живёт в Саратове; имеет дочь Свету – мою внучку). Мы с мужем на некоторое время уезжали на Север, в Заполярье, его направили после техникума топографом в экспедицию по поиску алмазов в Якутии.

Вернувшись в Энгельс, поступила на заочное отделение (специальность «литературная критика») СГУ (1970-1976). На первом курсе, после сдачи на «пять» фольклора и античной литературы, получила приглашение на работу в многотиражку «Энгельсский химик» корректором. Там проработала два года и научилась всему, что надо уметь журналисту: от печатания на машинке до макетирования и вёрстки. Все газетные жанры изучила «от» и «до» на практике. Больше всего изнуряли бесчисленные «одобрямс». После служила в газетах «Железнодорожник Поволжья», «Нефтепереработчик», которые и создала, открыла, научив газетному делу коллег-филологов, умевших писать, но не знавших газетного дела. Сотрудничала и с другими газетами, но уже никогда не находила в профессии журналиста ничего нового. Однако, в провинции мало «литературных» должностей и те – нарасхват. Газета–кормилица выручала не раз. В итоге у меня около трёх тысяч газетных публикаций, в том числе в центральной прессе и за рубежом. Я принимала участие в создании и выпуске первых номеров газет «Железнодорожник Поволжья», «Православная вера», «Истина», «Окраина», «Славянский набат», «Собор». Некоторые просуществовали недолго (в 1990-е годы), в основном из-за материальных трудностей. «Православная вера» выходит и сейчас. Это газета Саратовской епархии. То есть, я хочу подчеркнуть, что три газеты, которые я открыла, выпускала первые номера как ответственный секретарь (технический редактор), существуют и сейчас. Это: «Железнодорожник Поволжья» (с лета 1980), «Нефтепереработчик» (с весны 1991), «Православная вера», вышедшая впервые как вкладыш к газете «Нефтепереработчик» (с ноября 1992).

С 1981 года я член Союза журналистов СССР. Рутинная работа в газетах не удовлетворяла. Погружённая в литературу, чувствовала, что поэзия и проза – не моё направление. У меня мышление другое. По совету одного из тогдашних друзей поступила в Литинститут (1980-1986) в Москве, являвшийся единственным в мире вузом, готовившим профессиональных писателей, критиков, драматургов. Прошла в семинар критики. Между двумя гуманитарными учебными заведениями большая разница. Университетский филфак – заведение академическое, а Литинститут – творческий вуз с огромным, кстати, конкурсом и творческим и академическим. СГУ можно считать 11, 12, 13… классами (но уже с филологическим уклоном) советской школы. Там – строгий формализм, академичность, много языковых базовых дисциплин, где доминирует зубрёжка правил. Кроме иностранного – латынь, старославянский, древнерусский (историческая грамматика русского языка), диалектология, введение в языкознание. История литератур политизирована, немало общественных так же политизированных дисциплин. В итоге - учиться скучновато и тяжело. К концу в университете устала от этого занудства, хотя терпения доучиться хватило. О существовании Литинститута я тогда не подозревала. А когда узнала о нём, - не думала, что он доступен и для меня: из далека провинции казалось, что там учатся полубоги. Иначе бы устремилась туда раньше. Основная перспектива выпускников университета – учитель в школе (преимущественно сельской). Редко – филологическая наука или журналистика.

Литинститут расширял кругозор и круг общения. Большие возможности открывала в этом плане и Москва. Никакой муштры и зубрёжки! На экзаменах ценилось не заучивание, а понимание и оригинальная оценка произведений классики. История литератур доминировала над языковыми дисциплинами. Лекции иных блестящих преподавателей превращались в театральное выступление с аплодисментами в конце. Творческие дни были праздником души, хотя и большим переживанием тоже. «Семинары»… - споры о литературе - продолжались и в общежитии. В эти годы я постигала тонкости профессии литературного критика. Увы, многие даже не понимали, что это такое, отождествляя литературную критику или с фельетонной бранью, заказным приговором, или с пустыми разглагольствованиями на литературную тему. Ни то, ни другое неверно. Пушкин говорил, что талант литературного критика более редкий, чем талант поэта. Литературный критик меньше всего обличитель. Это любящий человек. Разница меж поэтом, прозаиком, с одной стороны, и литературным критиком - с другой, в том, что поэт и прозаик любят и отражают саму жизнь, чувства, переживания, вызванные жизненными ситуациями, а литературный критик любит писателей, их писания, книги, и отражает литературную жизнь. Он хорошо ориентируется не столько в реальности, сколько в литературном мире.

В советское время я читала в библиотеках и выписывала десятки литературных журналов России и союзных республик, следила за творческим развитием десятков поэтов и прозаиков, не говоря уже о новинках литературной критики, – то есть работах коллег… Литературный критик – профессионал, знаток, который на своих внутренних, невидимых миру «весах» меры мер, вкуса, целесообразности, гармонии, данных ему Богом, «взвешивает» таланты, удачи-неудачи литературы. Именно поэтому мнение такого профессионала ценно особой ценностью.

В какой-то мере надобность в литературной критике ушла вместе с Советским Союзом (я жалею не о нём, а о цельности и общедоступности литературного поля России, которое нынче раздробилось, разобщилось и разошлось по закуткам), рухнули многие журналы, а меньшинство наиболее живучих утратило тиражи и еле существует: лишь бы выжить, не до высоких ценностей…

Уже в 2005 году, я нашла подтверждение своим размышлениям о профессии критика у В.Бондаренко («Критика – это литература», «Завтра», август 2005, № 33 [613]): «Странное это занятие – критика. Что бы ты ни писал, тебя относят куда-то в сноски. Но стоит критике вообще исчезнуть, как это было в девяностые (и смею думать, продолжается сейчас), так сразу же исчезает сама литература, становится таким мелким междусобойчиком, на который ни один уважающий себя политик серьёзно и не посмотрит. Вот почему успешно заворачивают в Думе чуть ли не по десятому разу закон о творческих союзах, а кто, мол, они такие? Критик, хорош он или плох, определяет иерархию литературного процесса, определяет истинную прижизненную ценность того или иного произведения, после него окончательную точку ставит лишь время. Критик – равен времени, исполняет его роль.

В моём поколении… с критикой уже было скудно. Особенно на нашем патриотическом направлении. Распадалось само время, наступали сумерки, пора «меж волком и собакой», как назвал свою книгу Саша Соколов («Меж собакой и волком»). Вот мои собратья по поколению и посумерничали вне пристального внимания критики, кто во что горазд. Кто влево, кто вправо… Время перестройки лишь катастрофически увеличило пропасть между жалкими группами разбросанных по всему пространству России литераторов, играющих в свои нелепые игры, и одиночками-критиками, вслепую, без фонаря, тех или иных направлений литературных идей, на ощупь определяющими ценность того или иного творения своего сверстника».

Когда литература оказывается не у дел, профессиональные интересы критиков тоже деформируются. Профессионалы уходят в литературоведение, публицистику, исторические исследования, в редакторы и составители, а то и в коммерцию. Поле текущей литературы остаётся в полном запустении. Основной его работник, можно сказать, крестьянин на этом поле, - рецензент, который в идеале должен приложить руки к каждому стебельку литературы, ко всякой вышедшей новой книге, - почти не допускается в журналы. Ему отводится в разных «толстых» журналах 2-3-5 страниц – мизер по сравнению с общей толщей литературного гиганта. При этом всё чаще при рецензировании настоящие критики подменяются обслуживающим персоналом «средней руки» литературных подёнщиков-рекламщиков, задача которых «пиарить», восхвалять отдельных «нужных» авторов. И появляются (вместо профессионального анализа-баланса – что хорошо, что плохо) как из рога изобилия: «гении», «большие таланты», «звёзды», «оригиналы», «писатели классического уровня» и т.д. В результате большинство новых книг и журнальных публикаций (особенно не везёт, как всегда, провинции) остаются за пределами внимания читателей и писателей.

Выход нового произведения в советские годы был обставлен целым «ритуалом»: публикация, обсуждение в печати, стремление понять и выявить связи, традицию, систему образов, влияние. Черновая, трудная, порой неблагодарная работа рецензента даёт начало осмыслению литературы как процесса, создаёт атмосферу творческого внимания, неравнодушия, товарищеской строгости и поддержки, которых сейчас так не хватает в писательской среде. Кроме того, важно было определить место нового произведения в существующей литературе (в каком оно оказалось ряду). Однако ныне писатели, даже московские, жалуются, что труды их словно проваливаются в «чёрную дыру»: ни отзыва, ни упоминания. Конечно, очень обидно оставаться неоценённым в своих трудах. Понятия «гармония», «мера», «такт», «внимание» ушли из нашего лексикона. Если рецензия, хотя и беглая, ещё как-то появляется на страницах журналов, то другие виды критического жанра почти исчезли. Куда делся, например, литературный портрет (именно в этом жанре Андре Моруа воспел и прославил французскую литературу!)?

Не тот юбилейный портрет аксакалов многих союзов писателей, о которых, кажется всё настолько известно, что лишний «штрих к портрету» уже ничего не добавит, а портрет того, кто творит, и успел сделать столько, что о нём есть что сказать. Здесь может оказаться великолепный длинный ряд москвичей и провинциалов. Куда делись проблемные статьи (будь то эстетика, какая-либо тематика, литературные направления, регионы, проблемы развития литературы и проч.) и обзоры, прославившие литературную критику XIX века? В частности остаются неисследованными столь интересные жанры литературы, как исторические романы и фантастика, или такие издания, как альманахи, коллективные сборники. Что уж говорить о молодой поэзии и прозе?! Где литературные фельетоны, памфлеты, пародии? Нередко считают, что пародия (как и шарж) – недоброжелательный, «вражеский» камушек в наш огород. Но пародия нормальное эстетическое (так как в первую очередь пародирует стиль) явление, своего рода практическое исследование, помогающее быстрейшему распознаванию новой вещи. Литературная жизнь резко переменилась, оскудела, издательские возможности сведены до минимума, а мы всё чего-то ждём…

В восьмидесятые-девяностые годы ХХ века у меня были публикации в журналах «Новый мир», «Октябрь», «Дружба народов», «Волга», «Молодая гвардия», «Кодры», «Sowiet Literatur» (на английском языке), «Народное образование», «Русская словесность», «Литературное обозрение», «Гонецъ», газетах «Литературная газета» (участие в круглом столе), «Русская жизнь» (США, Сан-Франциско), «Литературная Россия», «Русский вестник» и других. Я делала внутренние рецензии для журнала «Новый мир» (отдел прозы), издательства «Советский писатель» (редакция критики), издательства «Молодая гвардия» (редакция по работе с молодыми авторами). Проходила практику в журнале «Новый мир» (1984) и издательстве «Советский писатель» (1985-1986). После окончания Литинститута ушла на творческую работу и жалела лишь о том, что иногда приходилось «для прокормления» откладывать творческие долгосрочные труды и идти на рутинную работу в газету или хотя бы главным редактором Приволжского книжного издательства (худший коллектив, где когда-либо работала, за исключением может быть двух человек в нём…). Правда в издательстве этом благодаря моим усилиям вышло несколько хороших книг, и там я начала собирать материалы для энциклопедии Саратова (о чём сообщалось в нескольких газетах).

Когда ушла из издательства, - вышла «Энциклопедия Саратовского края», но нигде не было упоминания, что идея, начало работы и часть собранных материалов принадлежит мне и людям, которые со мной начинали. Так же не упомянут и В.Х.Валеев (которого уже нет с нами), продолжавший после моего ухода из издательства собирать материалы для энциклопедии. Кроме того, мои (как и других) собственные труды (около сорока словарных статей, многие из них позже опубликованы в Большой энциклопедии русского народа, том «Русская литература» в Москве, в издательстве «Энциклопедия русской цивилизации») не обозначены моим именем. Одна статья была помечена моей фамилией, но – ошибочно - совместно с человеком, который не написал в ней ни слова. Другая статья была испорчена тем, что в ней одна половина об одном человеке, а вторая половина - о другом (с той же фамилией), жившем почти на 100 лет позже.

Были и другие разочарования. Например, когда хотела отметить пятидесятилетие, просила помощь у города (Энгельса) к юбилею. Заявление моё одним из замов тогда председателя горсовета было переправлено в собес (это так называлось), там спустя месяцы выделили… 30 рублей (тогда были миллионы и сумма выражалась в 30000), а на советские – ок. 40 копеек. Обида и унижение привели меня к мысли, что я «не ко двору» в своём городе, меня здесь не понимают. Хотела уехать из города «Эн.» (часть названия одного из моих книжных очерков об Энгельсе). Но куда поедешь, не имея больших средств на новое жильё?! К юбилею же меня выручила Центральная городская библиотека. Она купила для библиотек города несколько пачек моих книг «Мифы древних славян» и «Звёздные взлёты русской культуры». Однако я решила к властям города Энгельса больше не обращаться и не обращалась никогда. На службу (с 1980) ездила в Саратов, месяцами жила в Москве…

В Саратове мои книги продавались хорошо, ещё лучше – в Москве. Купили их славянские страны: Сербия, Болгария, Чехословакия, Польша. Отдельные экземпляры уехали в Австрию, Австралию, Германию. Библиотека конгресса США приобрела три экземпляра книги «Звёздные взлёты русской культуры» для копирования и размножения в Принстонском, Гарвардском и Калифорнийском университетах. Обидно было, когда в Энгельсском книготорге (директор Разина) я оставила для продажи всего 10 книг «Звёздные взлёты русской культуры», их положили на отдалённую затемнённую полку и не продали за год ни одной книги. Я снова вернулась к мысли, что в нашем городе я «не ко двору»… Тем более что думала я и писала больше о России.

Разочарования были. Я знала голод, нищету, карточки, талоны, бесконечные – по пол суток – очереди («кило в одни руки», «ты здесь не стояла», «товар кончается, больше не занимайте», «досталось» – «не досталось», «не хватило»…). Но я знала и щедрую благодать родины, родной природы, отческого, или, вернее, материнского края, так как родиной своей фактически считала не место, где родилась, а места, где прошло детство, и где затем (поблизости) прожила все свои 60 лет, – родину предков моей мамы. Это степной «пятачок» земель на левобережье Волги: село Шумейка (на левом рукаве Волги Ерике, впадающем в Колдубань); хутор МТФ на реке Саратовке и Детский санаторий там же (бывшая дача Ухина, деда художника Мыльникова; я жила не в самом санатории, а неподалёку); город Энгельс; полноводные (тогда) чистые реки Колдубань, Кояковка, Ерик, Саратовка, Грязнуха, спрятанные в камышах, зарослях кипучего кудрявого ивняка, рогоза, похожего на войско, ощетинившееся остриями пик; бесчисленные волжские острова с ежевичными и земляничными полянами, грибными чудесами, со щавелем, диким чесноком (сковородкой), колючими зарослями терновника. Это прозрачные ледяные ключи, желанные степные колодцы и бескрайняя необъятная степь.

В детстве, когда слова для выражения благодати родины ещё не родились, как точно выразился поэт Г.Ступин, «Ещё, как степь, душа дика…» была, - восторженность души уже присутствовала, притяжение земли действовало безмолвно и мощно. Большую часть времени суток проводила с другими детьми на природе. Небо сквозь невесомый воздушный хрусталь смотрело прямо на меня своим загадочным бездонным оком днем, а ночью – тысячеокой тьмой, и видело всю мою жизнь до пульсирующих жил. Передо мною было мироздание великое, вечность могучая, безграничная тайна природы. В солнечной тиши НЕЧТО из этого ряда незаметно перемогало немоту души. Под таким неусыпным Божьим надзором не было смысла как-то лукавить в жизни и ловчить. Вместе со всеми сельскими детьми мы были искренни, просты, младенчески чисты. Ясность пронизывала всю природу от небес до самых корней травы: и когда землю покрывал зимний убор снеговой равнины, белизна которого переходила в светлую высь небес; и когда весенними выстрелами почек ещё почти голых деревьев пробивалась новая жизнь; и когда тихий зной источал свой пожар на кипень зелени лесов; и когда леса червенели, прощальная их краса угасала на лету. Каждое лето из казённого бетона города, из типовых своих «квадратных метров», я – «блудная дочь» Степи Великой – прихожу в места своего детства, чтоб почувствовать, ЧТО потеряла. Геннадий Ступин выразил это необъяснимое состояние вернее меня:

Чтоб ни случилось со мной –
Помню я светлый простор,
Ветреной дали степной
Всепоглощающий взор…

Чтоб ни случилось со мной,
Голову лишь подниму –
За городскою стеной
Вижу её наяву.

Смотрит она на меня,
Вечной своей чистотой
Душу от порчи храня,
Чтоб ни случилось со мной…

Голубая полынь, белый ковыль, окаменевший в золоте бессмертник, шоколадный мех элегантного рогоза волнуют мою душу больше, чем дорогие произведения искусства, бесценные шедевры музеев и художественных галерей. Большая часть родственников лежит на тихом уютном кладбище в Шумейке (где и я хотела бы лежать). Тело рода ушло под землю и там оно (та часть его) больше, чем здесь… Недавно, в 2005-м, ушла туда мама, которая (вместе со своими близкими) олицетворяла для меня всю генетическую связь родины, родни, памяти, вечности, космоса между собой. В.Распутин писал, что когда у человека уходит мать, он вдруг оказывается на краю бездонной пропасти, которую раньше не замечал (мать заслоняла собой пропасть). После смерти мамы я остро ощутила вдруг эту пропасть и отчасти поэтому написала свою автобиографию, сделала библиографию трудов… То есть не потому, что мною движут амбиции или желание саморекламы, а чтобы привести – в виду близкой пропасти – в порядок земные дела.

И после смерти мамы бываю в райских местах своего (и её) детства, гуляю в родных пространствах Великой Степи, она касается моего лица невидимой своей рукой, наполняет неоскудевающей силой душу. Я понимаю, хотя мамы нет, но опора (моя почва) в родной точке земли всё же есть. Терапия, благодать родных полей, лесов, рек нам так же нужна, как и родительская любовь, а память о шуме листвы и плеске волн в наших генах так же укоренена, как и генетическая память рода. Земля – мой щит, защита. Именно через родные точки на земле и небе над ней пришло понимание: кто я, откуда; пришло понимание гуманитарного призвания и профессии, что не дало пропасть-сгинуть, вылететь, как в трубу, моей творческой силе.

И вот я литературный критик, к тому же занимаюсь древней русской историей. У меня (совместно с другими авторами) вышла 200000 тиражом (как ни у кого в Саратове) книга «Мифы древних славян» - первая в этом ряду в послесоветское время (1993), которую нынче и цитируют, и «воруют» другие авторы, занимающиеся славянской мифологией или древнейшей историей. Вышла оригинальная книга «Звездные взлёты русской культуры» (1995). Мои материалы входят в книги Григорий Климов «Князь мира сего. Протоколы красных мудрецов» (1993), «Мифы древней Волги» (1996). Книга «А.С.Кайсаров – забытый герой раннепушкинской эпохи» (2004), появилась благодаря моим друзьям В.И. и Т.Е. Вардугиным, а также издателю Г.Б.Марусечко. Вышло первое и единственное исследование жизни и творчества нашего земляка поэта Анатолия Передреева, друга Николая Рубцова в № 12 за 2002 год журнала «Наш современник».

Около 40 словарных биографических статей о деятелях культуры России XVIII-XX веков напечатаны в Большой энциклопедии русского народа, том «Русская литература», тираж 20000 экземпляров. Вышел в 2006 году: «Славян родные имена. Словарь исторических родокоренных имён и прозваний славян и русов за два тысячелетия» огромным объёмом – 37 авторских листов, около 600 страниц. Это оригинальный труд почти 20-ти лет. По летописям, хроникам, берестяным и всяким другим грамотам, надписям на мечах, пряслицах, надгробиях, крестах, корчагах, братинах; по словарям, речникам, деловым бумагам собрано мною около 20000 дохристианских имён, в то время как в «святцы» – христианский календарь – вошли десятка полтора имён славян и русских. Работа над изучением и сбором материалов по славянской мифологии продолжается, «кусочки» уже прописанного материала на эту тему охотно публиковал журнал «Природа и человек» («Свет»).

В 1993 году я зарегистрировала в Саратове общественные организации - Саратовское отделение Международного фонда славянской письменности и культуры, где я была председателем правления, и Саратовское дворянское собрание – Союз потомков российского дворянства, где я – секретарь (в течение 15 лет), а предводитель дворянства Владимир Николаевич Борзов. Впервые в Саратове по моей инициативе были проведены Праздники славянской письменности и культуры (с 1994; а также в 1995), которые теперь проводятся ежегодно 24 мая в день памяти Кирилла и Мефодия. В программу первых праздников входили: концерты фольклорных коллективов, конкурсы, конференции, посвящённые памяти Кирилла и Мефодия, молебны в храмах, кинофестивали славянских фильмов, выставки древних и редких книг в библиотеках, художественные выставки и т.д. Я знала, как составить интересную программу, так как сама ездила на Праздники славянской письменности и культуры с 1988 года (Новгород) в Киев, Смоленск, Москву, Белгород, Севастополь, Рязань и другие города. При Саратовском отделении Международного фонда славянской письменности и культуры было зарегистрировано одноимённое издательство. За неимением средств мы издали немного книг – это были сборники стихов, краеведческая литература, православные книги.

В 1995 году решила полностью сосредоточиться на творческой работе и передала Фонд В.И.Вардугину и Т.Г.Кайль, которые продолжают работу. В 2002 году председатель Международного фонда славянской письменности и культуры в Москве, всемирно известный русский скульптор В.М.Клыков создал и установил в Саратове, напротив музея Радищева, памятник П.А.Столыпину, который и сейчас украшает Саратов. История в последнее столетие была сильно искажена. В 1900-е годы возник небывалый интерес к правде в русской истории, чем отдалённее века – тем больше. При нахлынувшем повсеместно таком интересе, я правильно взялась за весьма занимавшую меня тему: дохристианские верования славян и русских. Здесь было всё необыкновенно интересно и ново, прежде всего, для меня. Продолжилось самообразование. Изучила Библию и христианство, познакомилась с иными религиями, перечитала историю Древнего мира, работала в архивах, читала «Веды», «Авесту», «Упанишады», другие древние книги.

Как будто: получив два высших образования, защитив два диплома на «отлично», вступив в 1981 году в Союз журналистов, а в 1993 году в Союз писателей России, имея исследовательский и писательский опыт, - теоретически я во всеоружии знаний, и уверенном всеоружии. Но вот мне уже за шестьдесят, а где она моя уверенность?! Знаний всё не хватает… Потому, что наиважнейшее, чему меня научила жизнь – мой главный учитель, – умение сомневаться в привычном и общепризнанном. Поиск, черпание знаний, которым положили начало школьные и институтские учителя, продолжаются и доныне. Учусь и у коллег, друзей, членов семьи, учусь, даже когда кажется, что учу других. Так говорил Олег Николаевич Трубачёв, академик-славист, с которым мне выпало счастье быть знакомой и жить в его и его супруги - Галины Александровны - доме много лет. Он говорил также: «Великое счастье быть гуманитарием! Когда хотят похвалить технаря, говорят: он пишет стихи, картины или музыку… Всё это не от хорошей жизни, а от гуманитарного голода всех этих физиков-химиков-информатиков. Я благодарю Бога, что мне не дано познать такого рода «голодания», не дано познать скудность обеднённой бездуховной жизни обывателя – лавочник он или технарь».

Притом, что я веду жизнь затворническую, трудолюбивую, дорожу внутренней свободой, - гуманитарное поле разнообразной информации не отпускает меня, постоянно и бесконечно питает, радует талантливыми своими ключами-истоками чистоты и мудрости, не допускает иссушения разума. Сейчас не помню фамилий большинства одноклассников, хотя их (те) лица иногда «проступают» сквозь время; не всегда узнаю людей, не помню многие минувшие события – всё слилось в монолит летящей с космической скоростью кометы жизненного времени. Работа, творческий труд заслоняют всё и вся. На родной земле моих предков – увы! – труд мой остаётся неоценённым и непонятым… - участь многих в отечестве своём.

Однако творческая и исследовательская работа заключает в себе много добра, благодати. Радует сам процесс, не только публикация новых книг, хотя труд предпринимается именно для результата… Возможно, часть этого добра заложили мои предки, часть - учителя М.М.Либарова, Т.П.Титаренко, преподаватели вузов, и те, имён которых я уже не помню, а также писатели Э.И.Сафонов, А.Н.Жуков, В.Г. Галактионова, В.Г.Левченко, С.Ю.Куняев, В.И.Вардугин, Н.В.Болкунов, М.С.Муллин, В.В.Турапин, учёные О.Н.Трубачёв, Г.А. Богатова, Н.Р.Гусева, Б.А.Рыбаков, скульптор В.М.Клыков, редакторы М.Н. Белянчикова, С.Э.Ермаков, Т.В.Фаминская, А.С.Клемешов, издатели О.А.Платонов, Ю.И.Сидоренко, А.В.Шершов, А.В.Головастов, Г.Б.Марусечко и многие другие.

В 2004 году стала лауреатом Премии журнала «Волга – XXI век». В декабре 2007 года получила Всероссийскую премию Союза писателей России (совместно с Калужской областью) имени братьев Ивана Васильевича и Петра Васильевича Киреевских за книгу «Славян родные имена» и награждена Дипломом лауреата Всероссийской литературной премии. 21 февраля 2008 года Указом Президента Российской Федерации мне присвоили звание «Заслуженный работник культуры Российской Федерации» (удостоверение к награде З № 201684).

Хочется, всем, кто помог мне в жизни, адресовать слова Николая Рубцова: За всё добро расплатимся добром,
За всю любовь расплатимся любовью.

Свернуть